Мобильная версияХолст, масло. 375 х 266 см
Музей Прадо, Мадрид, Испания
Художник выбрал сюжетом для своей картины непосредственно миг перед залпом. Все происходящее кажется противоестественным – как в страшном сне. Из мрака, выделенные светом фонаря, выступают силуэты двух групп, стоящих друг против друга; вдали видны темные здания Мадрида на фоне зловещего черного неба. Основной художественный прием этой композиции – противопоставление. Перед зрителем два враждующих народа: французские завоеватели и испанские борцы за свободу и независимость.
Фигуры повстанцев полны выразительности и драматизма. В толпе приговоренных каждый переживает приближение смерти по-своему: кто-то плачет, кто-то исступленно молится. Среди них выделяется могучий испанец в белой рубахе. Он встречает смерть без страха. Его огромная фигура выхвачена из толпы потоком света; кажется, что все дула ружей нацелены только на него.
Центральная фигура изображена стоящей на коленях. В полный рост она показалась бы гигантской статуей, поэтому Гойя умышленно уменьшает ее размеры, усиливая тем самым общий драматический эффект полотна.
Рядом с ним мужчина со сжатыми кулаками, его чувства выражены более сдержанно и менее патетично. И тут же сгорбленный человек со сжатыми пальцами рук – он понимает, что обречен, и смиренно ждет смерти.
Слева мы видим повстанцев, в изображении которых важнейшую роль играют их руки. Гойя, разумеется, знал о том, что перед расстрелом руки приговоренных связывают, но пренебрег этой деталью ради усиления общего живописного эффекта.
Широко расставив ноги, направив мушкеты на безоружных людей, французские солдаты стоят монолитной группой и, похоже, лишены человеческих эмоций. Солдаты выступают здесь как олицетворение зла и насилия – именно поэтому они совершенно безлики, их индивидуальные черты и человеческие чувства скрыты под одинаковыми мундирами. Стреляющие солдаты расположены гораздо ближе к жертвам, чем должно быть на самом деле. И это тоже сознательный прием, имеющий целью подчеркнуть жестокость всей сцены.
Городской пейзаж на заднем плане напоминает не Мадрид, а скорее Толедо со знаменитой картины Эль Греко. Возможно, Гойя здесь сознательно «цитирует» работу одного из великих старых мастеров.
Событие, запечатленное на картине, запоминается в целом, своим общим настроением, – даже повстанец в белом воспринимается как завершение общего порыва, так как он один из многих. Гойя не стремится к академической правильности рисунка, к законченности деталей. Все написано широко, свободно, крупными энергичными мазками.
Неумолимости надвигающейся гибели резко противопоставлена сила человеческих чувств. Художник просто, жестко, обнаженно и вместе глубоко человечно передает чувство обреченности, граничащий с безумием страх, волевую собранность, испепеляющую ненависть к врагу.
Картина открывала пути новому пониманию исторической живописи. Оказалось, что подвиги не только определенных исторических лиц, но и обычных простых граждан достойны быть увековеченными в истории вообще и искусстве в частности. И им для этого, оказывается, вовсе не нужны античные одежды или условный аллегорический язык, принятые в исторической живописи художников-академиков.
Эта картина приобрела символическое значение, она подняла испанскую национальную школу до высоты мирового трагизма. Эта картина является в гораздо большей мере отражением личной реакции Гойи на случившееся, чем повествование о самом событии. В отличие от большинства людей, которые, оказавшись вовлеченными в какие-либо действия, стараются оценить их обычно с точки зрения семейных или узколичных интересов, художник переводит событийную историю на язык общечеловеческих судеб, не прибегая к мифологическим иносказаниям и героической бутафории. Испытываемые им чувства при восприятии какой-либо драматической сцены или рассказа о ней настолько сильны, что заставляют его отказаться от повествовательного стиля и вызывает жгучее желание отомстить за жертвы военных преступлений. И тогда изображению частного факта придается значение наглядного примера, чье пластическое выражение приобретает, благодаря своей грубости и пронзительности, форму настоящего манифеста и немедленно воспринимается всеми.
Франсиско Гойя «3 мая 1808 года» (1814).
Холст, масло. 375 х 266 см.
Музей Прадо, Мадрид, Испания.
